Любимые стихи

[Окс4]

Эльдар Рязанов

Господи, не охнуть, не вздохнуть,
Дни летят в метельной круговерти.

Уильям Блейк

Тигр, Тигр, жгучий страх,
Ты горишь в ночных лесах.
Чей бессмертный взор, любя,
Создал страшного тебя?

В небесах иль средь зыбей
Вспыхнул блеск твоих очей?
Как дерзал он так парить?
Кто посмел огонь схватить?

Кто скрутил и для чего
Нервы сердца твоего?
Чьею страшною рукой
Ты был выкован – такой?

Чей был молот, цепи чьи,
Чтоб скрепить мечты твои?
Кто взметнул твой быстрый взмах,
Ухватил смертельный страх?

В тот великий час, когда
Воззвала к звезде звезда,
В час, как небо все зажглось
Влажным блеском звездных слез, –

Он, создание любя,
Улыбнулся ль на тебя?
Тот же ль он тебя создал,
Кто рожденье агнцу дал?

Перевод К.Д. Бальмонта

[Розмари]

Уильям Блейк

Кто скрутил и для чего
Нервы сердца твоего?
Чьею страшною рукой
Ты был выкован – такой?

Перевод К.Д. Бальмонта

Михаил Яснов

Мой тигрёнок

Мой ватный тигрёнок
Совсем как живой.
Но целыми днями
Молчит он со мной.


Какой же он грустный,
Несчастный на вид!
Он в детской кроватке,
Как в клетке, сидит.


Мне хочется в джунгли
С тигрёнком бежать,
Мне хочется лапу
Тигрёнку пожать.


Сказать:
— Ты свободен,
Свободен теперь!.. -
Чтоб мама тигрёнка
Открыла нам дверь,


Чтоб папа тигрёнка
К груди нас прижал,
Чтоб крепко мне руку
Тигрёнок пожал!

[Окс4]

Михаил Яснов

Мой тигрёнок

Мой ватный тигрёнок
Совсем как живой.
Но целыми днями
Молчит он со мной.

Екатерина Горбовская
* * *

Мы вовсе не бредим, просто -
Просто чуть-чуть мечтаем,
Нам бы с тобой на остров,
Который необитаем.
Нам бы купить собаку,
Удочки и конфет.
Нам бы сдержать атаку
Тех, кто дает совет.

[Окс4]

Клычков Сергей Антонович
* * *

Я доволен судьбою земною
И квартирой в четыре угла:
Я живу в ней и вместе со мною
Два веселых, счастливых щегла.

За окном неуемная вьюга
И метелица стелет хвостом.
И ни брата со мной, и ни друга
В обиходе домашнем простом.

Стерегут меня злючие беды
Без конца, без начала, числа...
И целительна эта беседа
Двух друзей моего ремесла.

Сяду я - они сядут на спину
И пойдет разговор-пересвист,
Под который иду я в пустыню -
В снеговой неисписанный лист.


* * *

Я с завистью гляжу, когда с лопатой,
Вскочивши на ноги чуть свет,
Ободранный, худой, лохматый
У дома возится сосед.

Он устали в труде не знает:
То с топором, а то с пилой,
Зато в избе его витает
Дух обогретый и жилой.

Какая это радость! Счастье
Какое в этой хлопотне!
Пускай угрюмое ненастье
Висит дерюгой на плетне,

Пусть вьюга пляшет, как цыганка,
Со свистом обегая кров:
И дров на печь и на лежанку
И сена хватит на коров -

Спокойно можно спать ложиться
С проконопаченным двором! -
Вот мне бы так с пером сдружиться,
Как он сдружился с топором.

<1931>

[Розмари]

Борис Рыжий
Художник и розы

Л. Луговых

Так прозрачен намек: здесь цветы превратились в слонов –
эти розы на этом холсте обернулись слонами.
Это детский букет незатейливых ласковых снов.
Это – в вазе, в петлице, на сердце, в бутылке, в стакане.
Это – в Грузию ехать, такие и там не собрать.
Это – ветер июля, ресницы колышащий плавно.
Это то, милый друг, что – о как бы точнее сказать –
так в слезе искажается мир, а цветок – и подавно.

1995

[Розмари]

Михаил Кузмин

Искусство

Туман и майскую росу
Сберу я в плотные полотна,
Закупорив в сосудец плотно,
До света в дом свой отнесу.
Созвездья благостно горят,
Указанные в Зодиаке,
Планеты заключают браки,
Оберегая мой обряд.
Вот жизни горькой и живой
Истлевшее беру растенье.
Клокочет вещее кипенье…
Пылай, союзник огневой!
Все, что от смерти, ляг на дно.
(В колодце ль видны звезды, в небе ль?)
Былой лозы прозрачный стебель
Мне снова вывести дано.
Кора и розоватый цвет,—
Все восстановлено из праха.
Кто тленного не знает страха,
Тому уничтоженья нет.
Промчится ль ветра буйный конь,—
Верхушки легкой не качает.
Весна нездешняя венчает
Главу, коль жив святой огонь.


Май 1921

[Розмари]

Игорь Северянин


Искусство или повседневность, —
Да, что-нибудь одно из двух:
Рык прозы или грез напевность,
Искусство или повседневность, —
Дворцовость чувства или хлевность,
Для духа ль плоть, для плоти ль дух…
Искусство или повседневность —
Решительно одно из двух.

[Окс4]

Игорь Северянин


Искусство или повседневность, —

Начинается новый день
И машины туда-сюда…
Раз уж солнцу вставать не лень,
И для нас, значит, ерунда.
Муравейник живет,
Кто-то лапку сломал — не в счет,
А до свадьбы заживет,
А помрет — так помрет…

Я не люблю, когда мне врут,
Но от правды я тоже устал,
Я пытался найти приют,
Говорят, что плохо искал.
И я не знаю, каков процент
Сумасшедших на данный час,
Но, если верить глазам и ушам —
Больше в несколько раз…

И мы могли бы вести войну
Против тех, кто против нас,
Так как те, кто против тех, кто против нас,
Не справляются с ними без нас.
Наше будущее — туман,
В нашем прошлом — то ад, то рай,
Наши деньги не лезут в карман,
Вот и утро — вставай!

Я не люблю, когда мне врут,
Но от правды я тоже устал,
Я пытался найти приют,
Говорят, что плохо искал.
И я не знаю, каков процент
Сумасшедших на данный час,
Но, если верить глазам и ушам —
Больше в несколько раз…
Виктор Цой

[Розмари]

Виктор Цой

И я не знаю, каков процент
Сумасшедших на данный час,
Но, если верить глазам и ушам —
Больше в несколько раз…

Галансков Юрий Тимофеевич
(1939-1972)

Вступление к поэме "Апельсиновая шкура"

Я - поэт.
Мне восемнадцать лет.
Возможно, поэтому
хочется
в тело Земли
вцепиться
усилием рук и ног,
в щепки разбить границы
и вычесать Атомных блох...

И когда кто-нибудь из вас
не верит в мой творческий рост,
я прикуриваю от горящих глаз
или от кремлёвских звёзд.
Все утверждают, что, вроде, я груб,
и ни один иначе;
а я улыбаюсь гвоздиками губ
и изредка ландышем плачу...
Я белкой резвился на ёлке по иглам,
я цвёл на вишнёвой ветке.
И вдруг, неожиданно, сделался тигром
у жизни в железной клетке.

* * *
Он к нам придёт,
надев свою кольчугу,
раскрасив улицу плакатом и мечом,
лучом встревожит
каждую лачугу
и разорвётся красным кумачом.
Он наши раны рваные залечит,
он наши шрамы верою скуёт,
он распрямит
прогнувшиеся плечи
и чёрные оковы разобьёт.
Он красной птицей
явится в темницы,
он нерешённое
решит
гораздо
проще.
Уже сверкает лезвие зарницы
и блеск меча
зовёт меня
на площадь.


Конструкция

"Папа, снимите хомутики", -
маленький мальчик изрёк.
"Видишь, сыночек, прутики;
а если ещё поперёк?..
Дай-ка тетрадку в клетку.
Здесь нарисуй
глаза,
птичку,
солнце
и ветку,
и на щеке - слеза..."
И на тетрадке в клетку
тихо рисует зверёк
птичку,
солнце
и ветку
в прутиках поперёк...


Человеческий манифест

Всё чаще и чаще в ночной тиши
вдруг начинаю рыдать.
Ведь даже крупицу богатств души
уже невозможно отдать...

Сквозь людскую лавину
я пройду непохожий, один,
как будто кусок рубина,
сверкающий между льдин.

Не-бо!
Хочу сиять я;
ночью мне разреши
на бархате чёрного платья
рассыпать алмазы души...


* * *
Бежим туда -
ты знаешь, где
в ветвях щебечущей идиллии
меж чёрных рёбер на воде
растут фарфоровые лилии.
Я на руках тебя несу
к берёзе в солнечную сетку.
Потом в тяжёлую косу
вплетаю ивовую ветку.

[Favorit]

Розмари и Окс4,

[Окс4]

Любовь! благодарю!

[Окс4]

Галансков Юрий Тимофеевич
(1939-1972)

Конструкция

"Папа, снимите хомутики", -
маленький мальчик изрёк.
"Видишь, сыночек, прутики;
а если ещё поперёк?..
Дай-ка тетрадку в клетку.
Здесь нарисуй
глаза,
птичку,
солнце
и ветку,
и на щеке - слеза..."
И на тетрадке в клетку
тихо рисует зверёк
птичку,
солнце
и ветку
в прутиках поперёк...

Семен Кирсанов
Зеркала

Зеркала —
на стене.
Зеркала —
на столе.
У тебя в портмоне,
в антикварном старье.


Не гляди!
Отвернись!
Это мир под ключом.
В блеск граненых границ
кто вошел — заключен.


Койка с кучей тряпья,
тронный зал короля —
всё в себя,
всё в себя
занесли зеркала.


Руку
ты подняла,
косу
ты заплела —
навсегда,
навсегда
скрыли их зеркала.


Смотрят два близнеца,
друг за другом следя.
По ночам —
без лица,
помутнев как слюда,


смутно чувствуют:
дверь,
кресла,
угол стола,—
пустота!
Но не верь:
не пусты зеркала!


Никакой ретушер
не подменит лица,
кто вошел —
тот вошел
жить в стекле без конца.


Жизни
точный двойник,
верно преданный ей,
крепко держит
тайник
наших подлинных дней.


Кто ушел —
тот ушел.
Время в раму втекло.
Прячет ключ хорошо
это злое стекло.


Даже взгляд,
и кивок,
и бровей два крыла —
ничего!
Никого
не вернут заркала!—

[Окс4]

Максимилиа́н Алекса́ндрович Воло́шин
Волошин – художник, творец около трех
тысяч удивительных по мастерству и оригинальности акварелей. Волошин –
один из самых тонких, оригинальных и глубоких художественных и
литературных критиков России в ХХ веке, автор около трех сотен рецензий,
статей и заметок. Волошин – странник (в самом духовном смысле этого
слова) по Средней Азии и Европе. Волошин – истый парижанин, житель
Латинского квартала, эстет, открывающий и раскрывающий русской
читающей публике художественные особенности и значение новейших
течений в европейской живописи конца XIX – начала ХХ вв. Волошин –
блестящий переводчик Верхарна и французских поэтов-парнасцев. Волошин
– автор самой глубокой, самой талантливой книги о великом Сурикове.
Волошин – книжник, в библиотеке которого насчитывалось около десяти
тысяч томов и для которого книга была «постоянным орудием работы»,
книжник, чуждый культу книжного знания, кабинетного затворничества:
«Книга, природа и люди… Это три ступени моей души», – писал он в 1911
году. Ценность книги в том, что она способствует рождению собственных
мыслей: «Мне книга дает только тогда, когда глаза отрываются от нее и я
вижу свое… Я люблю думать над книгой, как любят думать под музыку…»
Волошин – никогда организационно не примыкавший ни к одному
литературному, художественному или духовному направлению, школе,
учению. Волошин – знаток древних культур Востока и Европы, гностик,
тайновед, теософ, эзотерик, досконально знакомый с тайнами масонства, с
историей философии. Волошин глубоко воспринявший в душу
Антропософию и творчески претворивший ее импульс в русской культуре.
Он знакомится с творцом антропософии – Рудольфом Штейнером впервые в
1905 году в Париже, слушая его лекции. В 1914 году перед самым началом I
Мировой войны Волошин посещает антропософский центр в Дорнахе
(Швейцария), где в течение нескольких месяцев участвует в строительстве
антропософского храма – Гётеанума (готовит эскиз занавеса для его сцены).
В конце 1914 года в письме своей знакомой Ю. Л. Оболенской из Парижа
поэт пишет: «Антропософию по существу всю принимаю, но мне ведь
приходится все переводить на свой язык, на свой образ… В то же время я
знаю, что и до встречи с антропософией я мыслил исключительно ее
категориями и впредь буду мыслить не иначе… Я принимаю ее сущность и
только формы перестраиваю для своей души…».


Волошин, умевший многое прощать людям, но плохо переносивший их
пошлость. Против пошлости Волошин восстал даже в таком поэте, как
Гумилев: он вызывает его на дуэль за оскорбление Е. Васильевой (Черубины
де Габриак), смело становится под пулю взбешенного Гумилева, весьма
меткого стрелка. Интересны две осечки Волошина. Очевидно, они не
случайны. Поэт ведь – белый маг: ему вовсе не были нужны ранение или
убийство, а только защита чести женщины… Волошин, умевший
метаморфизировать, преодолевать свои душевные и духовные кризисы,
оставаться отзывчивым и доброжелательным.

[Окс4]

Как некий юноша, в скитаньях без возврата
Иду из края в край и от костра к костру…
Я в каждой девушке предчувствую сестру
И между юношей ищу напрасно брата;
Щемящей радостью душа моя объята;
Я верю в жизнь, и в сон, и в правду, и в игру,
И знаю, что приду к отцовскому шатру,
Где ждут меня мои и где я жил когда-то.
Бездомный долгий путь назначен мне судьбой.
Пускай другим он чужд… я не зову с собой,
Я странник и поэт, мечтатель и прохожий.
Любимое – со мной. Минувшего не жаль.
А ты, кто за плечом, – со мною тайно схожий, –
Несбыточной мечтой сильнее жги и жаль!
1913
М.А. Волошин

[Окс4]

Я верен темному завету:
«Быть всей душой в борьбе!»
Но змий,
Что в нас посеял волю к свету,
Велев любить, сказал: «Убий».
Я не боюсь земной печали:
Велишь убить, – любя, убью.
Кто раз упал в твои спирали,
Тем нет путей к небытию.
Я весь – внимающее ухо.
Я весь – застывший полдень дня.
Неистощимо семя духа,
И плоть моя – росток огня:
Пусть капля жизни в море канет –
Нерастворимо в смерти «Я»,
Не соблазнится плоть моя,
Личина трупа не обманет,
И не иссякнет бытие
Ни для меня, ни для другого:
Я был, я есмь, я буду снова!
Предвечно странствие мое.
1910
М.А. Волошин