Принцип разумной достаточности "У Жозефины" )

[Branchette]

Иначе мещанство....?

Мшелоимство.
А назвать-то и покрасивше можно.

[ELEN-A]

Branchette,верно.
Да назвать-то можно. При желании как угодно можно завуалировать.
Дочке мол наследство. А оно нужно моей доче или нет не важно,моё право )

[елена58]

Немного из Стругацких, которым явно в таланте не откажешь. Хотя Хайам и более краток.(Кликните, чтобы почитать, что спрятано под катом)...

Выбегалло вдруг произнес неразборчиво:

– Эй, девка... эта... молока давай! Лей, значить, прямо сюда, в отрубя... Силь ву пле, значить...

Стелла торопливо подхватила ведро и плеснула в кювету обрат.

– Эх! – воскликнул профессор Выбегалло. – Посуда мала, значить! Ты, девка, как тебя, эта, прямо в чан лей. Будем, значить, из чана кушать...

Стелла стала опрокидывать ведра в чан с отрубями, а профессор, ухвативши кювету, как ложку, принялся черпать отруби и отправлять в пасть, раскрывшуюся вдруг невероятно широко.

– Да позвоните же ему! – жалобно закричала Стелла. – Он же сейчас все доест!

– Звонили уже, – сказали в толпе. – Ты лучше от него отойди все-таки. Ступай сюда.

– Ну, он придет? Придет?

– Сказал, что выходит. Галоши, значить, надевает и выходит. Отойди от него, тебе говорят.

Я, наконец, понял, в чем дело. Это не был профессор Выбегалло. Это был новорожденный кадавр, модель Человека, неудовлетворенного желудочно. И слава богу, а то я уж было подумал, что профессора хватил мозговой паралич. Как следствие напряженных занятий.

Стелла осторожненько отошла. Ее схватили за плечи и втянули в толпу. Она спряталась за моей спиной, вцепившись мне в локоть, и я немедленно расправил плечи, хотя не понимал еще, в чем дело и чего она так боится. Кадавр жрал. В лаборатории, полной народа, стояла потрясенная тишина, и было слышно только, как он сопит и хрустит, словно лошадь, и скребет кюветой по стенкам чана. Мы смотрели. Он слез со стула и погрузил голову в чан. Женщины отвернулись. Лилечке Новосмеховой стало плохо, и ее вывели в коридор. Потом ясный голос Эдика Амперяна произнес:

– Хорошо. Будем логичны. Сейчас он прикончит отруби, потом доест хлеб. А потом?

В передних рядах возникло движение. Толпа потеснилась к дверям. Я начал понимать. Стелла сказала тоненьким голоском:

– Еще селедочные головы есть...

– Много?

– Две тонны.

– М-да, – сказал Эдик. – И где же они?

– Они должны подаваться по конвейеру, – сказала Стелла. – Но я пробовала, а конвейер сломан...

– Между прочим, – сказал Роман громко, – уже в течение двух минут я пытаюсь его пассивизировать, и совершенно безрезультатно...

– Я тоже, – сказал Эдик.

– Поэтому, – сказал Роман, – было бы очень хорошо, если бы кто-нибудь из особо брезгливых занялся починкой конвейера. Как паллиатив. Есть тут кто-нибудь еще из магистров? Эдика я вижу. Еще кто-нибудь есть? Корнеев! Виктор Павлович, ты здесь?

– Нет его. Может быть, за Федором Симеоновичем сбегать?

– Я думаю, пока не стоит беспокоить. Справимся как-нибудь. Эдик, давай-ка вместе, сосредоточенно.

– В каком режиме?

– В режиме торможения. Вплоть до тетануса. Ребята, помогайте все, кто умеет.

– Одну минутку, – сказал Эдик. – А если мы его повредим?

– Да-да-да, – сказал я. – Вы уж лучше не надо. Пусть уж он лучше меня сожрет.

– Не беспокойся, не беспокойся. Мы будем осторожны. Эдик, давай на прикосновениях. В одно касание.

– Начали, – сказал Эдик.

Стало еще тише. Кадавр ворочался в чане, а за стеной переговаривались и постукивали добровольцы, возившиеся с конвейером. Прошла минута. Кадавр вылез из чана, утер бороду, сонно посмотрел на нас и вдруг ловким движением, неимоверно далеко вытянув руку, сцапал последнюю буханку хлеба. Затем он рокочуще отрыгнул и откинулся на спинку стула, сложив руки на огромном вздувшемся животе. По лицу его разлилось блаженство. Он посапывал и бессмысленно улыбался. Он был несомненно счастлив, как бывает счастлив предельно уставший человек, добравшийся наконец до желанной постели.

– Подействовало, кажется, – с облегченным вздохом сказал кто-то в толпе.

Роман с сомнением поджал губы.

– У меня нет такого впечатления, – вежливо сказал Эдик.

– Может быть, у него завод кончился? – сказал я с надеждой.

Стелла жалобно сообщила:

– Это просто релаксация... Пароксизм довольства. Он скоро опять проснется.

– Слабаки вы, магистры, – сказал мужественный голос. – Пустите-ка меня, пойду Федора Симеоновича позову.

Все переглядывались, неуверенно улыбаясь. Роман задумчиво играл умклайдетом, катая его на ладони. Стелла дрожала, шепча: «Что ж это будет? Саша, я боюсь!» Что касается меня, то я выпячивал грудь, хмурил брови и боролся со страстным желанием позвонить Модесту Матвеевичу. Мне ужасно хотелось снять с себя ответственность. Это была слабость, и я был бессилен перед ней. Модест Матвеевич представлялся мне сейчас совсем в особом свете, и я с надеждой вспоминал защищенную в прошлом месяце магистерскую диссертацию «О соотношении законов природы и законов администрации», где в частности доказывалось, что сплошь и рядом административные законы в силу своей специфической непреклонности оказываются действеннее природных и магических закономерностей. Я был убежден, что стоило бы Модесту Матвеевичу появиться здесь и заорать на упыря: «Вы это прекратите, товарищ Выбегалло!» – как упырь немедленно бы прекратил.

– Роман, – сказал я небрежно, – я думаю, что в крайнем случае ты способен его дематериализовать?

Роман засмеялся и похлопал меня по плечу.

– Не трусь, – сказал он. – Это все игрушки. С Выбегаллой только связываться неохота... Этого ты не бойся, ты вон того бойся! – Он указал на второй автоклав, мирно пощелкивающий в углу.

Между тем кадавр вдруг беспокойно зашевелился. Стелла тихонько взвизгнула и прижалась ко мне. Глаза кадавра раскрылись. Сначала он нагнулся и заглянул в чан. Потом погремел пустыми ведрами. Потом замер и некоторое время сидел неподвижно. Выражение довольства на его лице сменилось выражением горькой обиды. Он приподнялся, быстро обнюхал, шевеля ноздрями, стол и, вытянув длинный красный язык, слизнул крошки.

– Ну, держись, ребята... – прошептали в толпе.

Кадавр сунул руку в чан, вытащил кювету, осмотрел ее со всех сторон и осторожно откусил край. Брови его страдальчески поднялись. Он откусил еще кусок и захрустел. Лицо его посинело, словно бы от сильного раздражения, глаза увлажнились, но он кусал раз за разом, пока не сжевал всю кювету. С минуту он сидел в задумчивости, пробуя пальцами зубы, затем медленно прошелся взглядом по замершей толпе. Нехороший у него был взгляд – оценивающий, выбирающий какой-то. Володя Почкин непроизвольно произнес: «Но-но, тихо, ты...» И тут пустые прозрачные глаза уперлись в Стеллу, и она испустила вопль, тот самый душераздирающий вопль, переходящий в ультразвук, который мы с Романом уже слышали в приемной директора четырьмя этажами ниже. Я содрогнулся. Кадавра это тоже смутило: он опустил глаза и нервно забарабанил пальцами по столу.

В дверях раздался шум, все задвигались, и сквозь толпу, расталкивая зазевавшихся, выдирая сосульки из бороды, полез Амвросий Амбруазович Выбегалло. Настоящий. От него пахло водкой, зипуном и морозом.

– Милай! – закричал он. – Что же это, а? Кель сетуасьен! * Стелла, что же ты, эта, смотришь!.. Где селедка? У него же потребности!.. У него же они растут!.. Мои труды читать надо!

* Ну и дела! (Франц.)

Он приблизился к кадавру, и кадавр сейчас же принялся жадно его обнюхивать. Выбегалло отдал ему зипун.

– Потребности надо удовлетворять! – говорил он, торопливо щелкая переключателями на пульте конвейера. – Почему сразу не дала? Ох уж эти ле фам, ле фам!.. * Кто сказал, что сломан? И не сломан вовсе, а заговорен. Чтоб, значить, не всякому пользоваться, потому что, эта, потребности у всех, а селедка – для модели...

* Женщины, женщины!.. (Франц.)

В стене открылось окошечко, затарахтел конвейер, и прямо на пол полился поток благоухающих селедочных голов. Глаза кадавра сверкнули. Он пал на четвереньки, дробной рысью подскакал к окошечку и взялся за дело. Выбегалло, стоя рядом, хлопал в ладоши, радостно вскрикивал и время от времени, переполняясь чувствами, принимался чесать кадавра за ухом.

[Листва]

Аналогия с кадавром, желудочно неудовлетворенным, меня подкосила.
Пойду думать, думать и печь пирог

[Натик]

Так, граждане, все ясно .
Строем, запевая "Славное море священный Байкал...", двигаемся в куплю-продажу, судорожно прижимая к груди одну единственную, ту, без которой никак, а всё остальное, просим, просим , сдаем валюту накопленное . Держатели раритетов члены профсоюзов проходят без очереди.

[lenok]

Тут же выстроится другая очередь (больше двух в одни руки не давать!).

[Натик]

Тут же выстроится другая очередь (больше двух в одни руки не давать!).

Не без этого Надо очередь занимать

[pecenka]

amura217 , не грустите! (Кликните, чтобы почитать, что спрятано под катом)...

Спасибо, конечно, за Ваши раздумья - предупрежден, значит, вооружен

Мне кажется, надо искать положительные примеры. Английская королева Елизавета II в этом году 21 апреля отметит 92-летие. И как-то ничего - не спешит бабушка Лиза ни трон освобождать, ни бриллианты раздавать. (Кликните, чтобы почитать, что спрятано под катом)...

И еще - надо выспаться. А вечерком - рюмочку хорошего коньячка. И все наладится.

[amura217]

pecenka

[Baccara]

Так, граждане, все ясно .
Строем, запевая "Славное море священный Байкал...", двигаемся в куплю-продажу, судорожно прижимая к груди одну единственную, ту, без которой никак, а всё остальное, просим, просим , сдаем валюту накопленное . Держатели раритетов члены профсоюзов проходят без очереди.

А потом другой поток, возможно запевая то же самое )), объединится в кружок по интересам "Продала-купи обратно!". (Кликните, чтобы почитать, что спрятано под катом)...

Сейчас как раз смотрю, у нас уже спели. ))

[ELEN-A]

Строем, запевая "Славное море священный Байкал...", двигаемся в куплю-продажу..

Нет,нет,нет. Раз пришло,а ко мне многое само по себе и приютилось,куда ж теперь от них! Но и крепко привязываться к вещам не вижу для себя смысла и радости.
Пока моя формула такова ,что покупать лучше не спеша,долго и нудно обдумываю, а уж продавать еще более выверено и с осторожностью. После продажи может уже не простой волной,а девятым валом накрыть

[Рогнеда]

Мшелоимство.
А назвать-то и покрасивше можно.

Точно, как -то раньше по другому понимала этот грех. Священник Павел Гумеров: «Такая черта как пристрастие к накоплению и жадность присуща не только людям с хорошими достатками. Такого рода греховное деяние выражается в корыстолюбии к ненадобному человеку вещам, когда они от длительного бездействия и хранения своего рода обрастают мхом. Также таким пристрастием могут быть увлечены и довольно бедные люди, то есть покупая и накапливая одежду, посуду или любые другие предметы, наполняя ими полки, кладовые, шкафы и даже часто запамятовавши где что находится»;

Священник Лев Оптинский: «Что касается такого греховного деяния (то есть другими словами переизбыток различных предметов) и вещелюбия, то бишь согласно рассуждению, Святых отцев такая немощь пребедственнее и горестнее нежели сребролюбие».

[ALLA OK.]

мшелоимство.
А назвать-то и покрасивше можно.

Мшелоимство красоты Так покрасивше будет? Как трудно соблюсти меру, когда даже "специалист подобен флюсу" (К.Прутков)

[Larna]

а я так вообще - коллекционер коллекций... у меня, кроме платков, еще несколько интересов, которые требуют капвложений и изобретательности в расположении вещей в комнате. но если бы всего это не было в моей жизни, то это бы была не я...
вот, например, об одной моей выставке статья http://www.poisknews.ru/theme/publications/31113/

[juana]

Какая разница выкинут после моей смерти две коробки или два грузовика барахла? Это все равно произойдет. Так уж лучше я получу 350 раз удовольствие сейчас от покупки тех же шалей ( или еще чего). Для меня аскетизм это отсутствие или желания, или возможностей.

В общем, да, то, что радует нас, не факт, что порадует кого-то еще, ну и что, это не причина отказывать себе в удовольствиях.
Но пост амуры, по крайней мере стих в нем, был не про воздержание, а про отложенную жизнь. Когда люди не разрешают себе какие-то радости сейчас, откладывая их на потом. Которое никогда не наступает.
Хотя, опять же, кто знает... бывает, что ожидание праздника гораздо приятнее, чем сам праздник, и, возможно, эти люди в обычной жизни были вполне довольны и счастливы.
От своей коллекции я оставила немного. Хочу еще меньше, но ленюсь заниматься. Уже даже не вспомню точно, сколько их было, больше 80 или больше 100. Кажется, что за сотню переваливало, но по памяти не скажу. Это не было волевое усилие, просто столько - не надо.